Анфиса так долго была нашей пернатой любимицей, что, само собой, я стала задумываться о второй сове.

Выбор был ограничен: как бы я ни хотела, например, неясыть, держать её вместе с «ушанкой» нельзя. По размеру подходят только болотная — или такая же «ушанка». И вот мне предлагают (конечно же, в Москве) птенца, возвращению в природу не подлежащего. И вот мы едем с Белкой на выставку, а назад везём целый зоопарк: японского шпица, водную черепаху (попросили подвезти) и совёнка.

Совёнок мне был отдан «здоровый, только заглистованный». А привезла я домой совёнка с переломом крыла. Вот такие пироги, умудрился как-то сломать крыло в коробке! К счастью, перелом лёгкий, но как же это могло случиться? Кроме того, он был не просто заглистован, он был, наверное, нашпигован глистами, потому что несмотря на то что в Москве у временного (чуть не написала «промежуточного») хозяина усиленно питался, был тощ, как лещ. Киль выпирал на всю свою ширину, буквально так. Когда нужно было делать уколы, я просто не могла нащупать, куда там колоть: одни кости!

Итог: крыло зафиксировано носком, уколы антигельментика, уколы кальция (просто так крылья всё-таки не ломаются, и совёнок был признан рахитичным). Всё это Пуху очень, очень не понравилось! Правда, он довольно быстро научился скакать без опоры на больное крыло (поначалу всё время падал на бок), но всё равно жизнь его не была сладкой. В те две недели, что он провёл в носке, он показался нам каким-то дурноватым. И видок у него был тот ещё.

Впрочем, не только мы дивились на нового квартиранта. Кто действительно удивился, так это Анфиса. В один прекрасный день из коробки в её, Анфисиной комнате вдруг выпрыгнуло НЕЧТО, и Анфиса обнаружила, что она не одна во Вселенной. Такое положение вещей её не особо устраивало. Она надулась на весь мир, а ночью даже немного поухала, чтобы обозначить, кто в доме хозяин.

Но на этом сюрпризы для Анфисы не закончились. На другой день после приезда мы куда-то утащили Пуха (Анфиса, наверное, обрадовалась), а вернули его одетым в носок. Нет, такого Анфиса понять никак не могла. Она уставилась на Пульхерия и его прикид, как баран на новые ворота, так что я успела сходить за фотоаппаратом (свернув по дороге лампу — но Анфиса даже головы не повернула) и нафоткать её всласть, а она всё глядела, как зачарованная, на это чудо в перьях...

Видимо, с тех пор Анфиса так и не определилась, сова Пух или всё-таки не очень, и относится к нему настороженно. А мы вдруг нашли во всём происходящем один большой плюс: Анфиса перестала орать. Совсем. Теперь наши вечера (и прочие времена суток) стали очень тихими и приличными: почему-то Анфиса стесняется орать при Пухе и молча какает нам на кровать. Так как это мы во всём виноваты.

Однако время текло своим чередом, и по прошествии двух недель мы торжественно сняли с Пуха носок. К нашему ужасу он не полетел, а «захромал» в свой угол точно так же, как и до лечения.

Я подумала, что всё кончено, и будет у меня две совы-калеки, а главное, что меня убивало, — вторая из них получила перелом буквально у меня в руках!

День шёл за днём, а Пух летать так и не пытался (а летал, и уже неплохо, к моменту передачи его в Питер). С горя я решила посадить его на стеллаж. И вдруг Пух обнаружил, что он — птица!!

Оказалось, что крыло срослось отлично, просто замечательно срослось. Стал Пульхерий, как новый. Но за прошедшее время забыл, зачем ему вообще крылья, даже не пытался взлететь и, видимо, смирился, что его судьба — скакать по полу да по тумбочкам. И, посадив его повыше, мы открыли ему его круглые глаза.

Вот так бывает. Буквально камень с души свалился. Пусть в итоге я получила птицу, которая меня безумно боится — это пройдёт, а главное, он летает, и летает отлично! Правда, до сих пор не уразумел, что над ним есть потолок, и всё время бьётся башкой. Скоро у него будет совсем плоский череп. Но вообще, оправившись и освоившись, а также отъевшись, Пульхерий перестал принимать придурошный вид и превратился в очень симпатичную молодую совушку.

Анфиса всё ещё не теряет надежды, что её избавят от такого счастья в её доме. Но вряд ли её мечты сбудутся. Мы рассчитываем, что Пульхерий проживёт с нами много-много лет.